Неточные совпадения
Тут тоже
в тазы звонили и дары дарили, но время пошло поживее, потому что допрашивали пастуха, и
в него, грешным делом, из малой пушечки
стреляли. Вечером опять зажгли плошку и начадили так, что у всех разболелись
головы.
Лариса. А вот какая, я вам расскажу один случай. Проезжал здесь один кавказский офицер, знакомый Сергея Сергеича, отличный стрелок; были они у нас, Сергей Сергеич и говорит: «Я слышал, вы хорошо
стреляете». — «Да, недурно», — говорит офицер. Сергей Сергеич дает ему пистолет, ставит себе стакан на
голову и отходит
в другую комнату, шагов на двенадцать. «
Стреляйте», — говорит.
На обратном пути я спросил Дерсу, почему он не
стрелял в диких свиней. Гольд ответил, что не видел их, а только слышал шум
в чаще, когда они побежали. Дерсу был недоволен: он ругался вслух и потом вдруг снял шапку и стал бить себя кулаком по
голове. Я засмеялся и сказал, что он лучше видит носом, чем глазами. Тогда я не знал, что это маленькое происшествие было повесткой к трагическим событиям, разыгравшимся впоследствии.
«Надо
стрелять! От хорошего прицела зависит спасение жизни», — мелькнуло у меня
в голове.
Расчет на охоту не оправдался, не оправдались также надежды найти опять рыбьи
головы. Казак Кожевников один раз видел кабаргу и
стрелял в нее, но промахнулся.
Когда же тетерев вытянул шею, встал на ноги, беспрестанно повертывает
голову направо и налево или, делая боковые шаги к тонкому концу сучка, потихоньку кудахчет, как курица, то охотник должен
стрелять немедленно, если подъехал уже
в меру: тетерев сбирается
в путь; он вдруг присядет и слетит.
Обыкновенным образом
стрелять журавлей очень трудно и мало убьешь их, а надобно употреблять для этого особенные приемы и хитрости, то есть подкрадываться к ним из-за кустов, скирдов хлеба, стогов сена и проч. и проч. также, узнав предварительно, куда летают журавли кормиться, где проводят полдень, где ночуют и чрез какие места пролетают на ночевку, приготовить заблаговременно скрытное место и ожидать
в нем журавлей на перелете, на корму или на ночевке; ночевку журавли выбирают на местах открытых, даже иногда близ проезжей дороги; обыкновенно все спят стоя, заложив
голову под крылья, вытянувшись
в один или два ряда и выставив по краям одного или двух сторожей, которые только дремлют, не закладывая
голов под крылья, дремлют чутко, и как скоро заметят опасность, то зычным, тревожным криком разбудят товарищей, и все улетят.
Стреляют они мастерски и часто такою крошечною пулечкою простреливают
голову рябчика; маленькие заряды употребляют они из экономии; звуки их выстрелов так слабы, что даже
в самом близком расстоянии не сочтешь их за выстрелы, а разве за взрывы пистонов.
Это уж не то, что
в поле или
голом болоте, где выпускать
в меру, тянуть и прицеливаться
в птицу на просторе: вальдшнепа, мелькающего
в лесу, надобно так же быстро
стрелять, как ныряющего на воде гоголя.
Мера всегда бывает более шестидесяти шагов.
Стрелять только
в ту минуту, когда бекас летит прямо над
головой, следовательно, должно поставить ружье совершенно перпендикулярно. Положение очень неловкое, да и дробь, идучи вверх, скорее слабеет. Много зарядов улетало понапрасну
в синее небо, и дробь, возвращаясь назад, сеялась, как мелкий дождь, около стрелка.
В случае удачного выстрела бекас падает из-под небес медленно и винтообразно.
— А мне это один солдат говорил, с которым я один раз разговаривала, что им нарочно, по уставу, велено целиться, когда они
в стрелки рассыпаются,
в полчеловека; так и сказано у них: «
в полчеловека». Вот уже, стало быть, не
в грудь и не
в голову, а нарочно
в полчеловека велено
стрелять. Я спрашивала потом у одного офицера, он говорил, что это точно так и верно.
— Только когда
в меня
стрелять будешь, цель
в голову… не калечь, а сразу убивай!
— Жару нет, — сказала она. — Что ж бы это такое было?
стреляет, что ли,
в голову?
— При Сусанне Николаевне я не хотел говорить, чтобы не встревожить ее; но вот что мне пришло
в голову: если племянник мой действительно
стрелял в жену свою, так это уголовщина!.. Это покушение на убийство!.. Дело должно об этом начаться!..
Бутлер нынче во второй раз выходил
в дело, и ему радостно было думать, что вот сейчас начнут
стрелять по ним и что он не только не согнет
головы под пролетающим ядром или не обратит внимания на свист пуль, но, как это уже и было с ним, выше поднимет
голову и с улыбкой
в глазах будет оглядывать товарищей и солдат и заговорит самым равнодушным голосом о чем-нибудь постороннем.
Но, несмотря на их выстрелы, бунтовщики
в точности исполнили приказание Пугачева: влезли на высоту, прогнали гимназистов
голыми кулаками, пушку отбили, заняли летний губернаторский дом, соединенный с предместиями, пушку поставили
в ворота, стали
стрелять вдоль улиц и кучами ворвались
в предместия.
Лукашка сидел один, смотрел на отмель и прислушивался, не слыхать ли казаков; но до кордона было далеко, а его мучило нетерпенье; он так и думал, что вот уйдут те абреки, которые шли с убитым. Как на кабана, который ушел вечером, досадно было ему на абреков, которые уйдут теперь. Он поглядывал то вокруг себя, то на тот берег, ожидая вот-вот увидать еще человека, и, приладив подсошки, готов был
стрелять. О том, чтобы его убили, ему и
в голову не приходило.
Несчастливцев. Как выгнал? И то слышал, и то известно, братец. Три раза тебя выбивали из города;
в одну заставу выгонят, ты войдешь
в другую. Наконец уж губернатор вышел из терпения:
стреляйте его, говорит,
в мою
голову, если он еще воротится.
— Оксано,
голýбонько, а кто ж это
в лесу
стреляет?
Опять Истомин показался мне таким же художественным шалопаем, как
в то время, когда пел, что «любить мечту не преступленье» и
стрелял в карту, поставленную на
голову Яна.
И вдруг то необыкновенно хорошее, радостное и мирное, чего я не испытывал с самого детства, нахлынуло на меня вместе с сознанием, что я далек от смерти, что впереди еще целая жизнь, которую я, наверно, сумею повернуть по-своему (о! наверно сумею), и я, хотя с трудом, повернулся на бок, поджал ноги, подложил ладонь под
голову и заснул, точно так, как
в детстве, когда, бывало, проснешься ночью возле спящей матери, когда
в окно стучит ветер, и
в трубе жалобно воет буря, и бревна дома
стреляют, как из пистолета, от лютого мороза, и начнешь тихонько плакать, и боясь и желая разбудить мать, и она проснется, сквозь сон поцелует и перекрестит, и, успокоенный, свертываешься калачиком и засыпаешь с отрадой
в маленькой душе.
Иван Михайлович(останавливается перед ним и качает
головой). Дурак!
В кого
стрелять! Ну,
стреляйте! Пойдем, Люба! (Уходят.)
— Кому у нас
стрелять? Был
в Терентьеве один стрелок, да и тот перед заговеньем помер… Тоже вот эдак по весне сел на лабаз; медведь-то пришел, падалину только обнюхал, а его стряс с елки и почал ломать, всю шабалку [Шабалка —
голова.] своротил; тем и помер, никак залечить не могли.
Трилецкий. Бог с ним совсем! Мне не до того… У меня у самого
стреляет и
в голове, и
в брюхе… (Лезет
в окно.) Посторонись…
«Я требую, — писал
в 1874 году известный немецкий хирург Лангенбек, — чтобы всякий врач, призванный на поле сражения, обладал оперативною техникою настолько же
в совершенстве, насколько боевые солдаты владеют военным оружием…» Кому, действительно, может прийти
в голову послать
в битву солдат, которые никогда не держали
в руках ружья, а только видели, как
стреляют другие? А между тем врачи повсюду идут не только на поле сражения, а и вообще
в жизнь неловкими рекрутами, не знающими, как взяться за оружие.
В это время капитан корабля, отец мальчика, вышел из каюты. Он нес ружье, чтобы
стрелять чаек [Морские птицы. (Примеч. Л. Н. Толстого.)]. Он увидал сына на мачте, и тотчас же прицелился
в сына и закричал: «
В воду! прыгай сейчас
в воду! застрелю!» Мальчик шатался, но не понимал. «Прыгай или застрелю!.. Раз, два…» и как только отец крикнул: «три» — мальчик размахнулся
головой вниз и прыгнул.
«Имейте
в голове одно:
стрелять в нас не смеют, — из-за университета
в Петербурге вспыхнет бунт.
Нам предстояло или тихонько ретироваться, или
стрелять. Чжан-Бао первый поднял ружье. Два выстрела раздались почти одновременно. Снежный капюшон свалился с
головы медведя, он вздрогнул, рванулся было вперед и тут же ткнулся мордой
в снег. Наши выстрелы оказались смертельными.
«Надо
стрелять, — мелькнула мысль
в голове.
Рекрутик с непривычки при каждой пуле сгибал набок
голову и вытягивал шею, что тоже заставляло смеяться солдатиков. «Что, знакомая, что ли, что кланяешься?» — говорили ему. И Веленчук, всегда чрезвычайно равнодушный к опасности, теперь был
в тревожном состоянии: его, видимо, сердило то, что мы не
стреляем картечью по тому направленью, откуда летали пули. Он несколько раз недовольным голосом повторил: «Что ж он нас даром-то бьет? Кабы туда орудию поворотить да картечью бы дунуть, так затих бы небось».
В голове их все перевернулось, и они ничего не понимают: если их резко и быстро повернуть, они начинают
стрелять в своих, думая, что бьют неприятеля.
— Как случилось! Высунешь одни руки и
стреляешь. Ведь вот,
в руку попало. А высунь-ка я
голову, — прямо бы
в голову и угодило.
5) Подошли ко рву — ни секунды не медля, бросай
в него фашинник, спускайся
в него и ставь к валу лестницы; охотники
стреляй врага по
головам; шибко, скоро, пара за парой лезь! Коротка лестница — штык
в вал, лезь по нем другой, третий, товарищ товарища оберегай! Став на вал, опрокидывай штыком неприятеля и мгновенно стройся за валом.
Пруссия могла выставить только 150 000 человек, считая
в этом числе 20 000 саксонцев; и эти солдаты не воевали со времен Фридриха Великого, были одеты
в неуклюжие мундиры, делавшие их удивительно неповоротливыми, не имели шинелей, на
головах носили косы и употребляли пудру;
стреляли дурно; к тому же все главные начальники и генералы были люди старые, например, главнокомандующему, герцогу Брауншвейгскому было 71 год, а принцу Гогенлоэ и Блюхеру более 60 лет; кто-то сосчитал года 19 генералов магдебургского округа, и
в сумме получилось 1 300 лет.
— Бах! —
стреляло высыхающее дерево, и, вздрогнув, о. Василий отрывал глаза от белых страниц. И тогда видел он и
голые стены, и запушенные окна, и серый глаз ночи, и идиота, застывшего с ножницами
в руках. Мелькало все, как видение — и снова перед опущенными глазами развертывался непостижимый мир чудесного, мир любви, мир кроткой жалости и прекрасной жертвы.
И сколько я себя ни осматриваю и сколько ни ощупываю, вижу только одно: человек я как человек, и только дураку придет
в голову стрелять в меня.